Лицо с обложки

Дело риска

В интервью Газетачел.ру мастер виртуозной игры на валторне, альпийском роге и флюгельгорне Аркадий Шилклопер, побывавший на днях в Челябинске, говорил о нерискованности американского джаза  и цитировал Джимми Хендрикса.

Во время недавно прошедшего в Челябинске Международного фестиваля «Джаз на большом органе» его арт-директор Владимир Хомяков назвал этого музыканта безотказным человеком в плане участия в проектах самых разнообразных. Можно сказать, что в подтверждение этой разносторонности в музыке Аркадий Шилклопер только-только выпустил новый диск «Портрет», куда вошли неизданные записи мастера игры на валторне и альпийском роге, сделанные со многими, не схожими друг на друга ни по стилю игры, ни по географической принадлежности музыкантами. Почти все композиции и аранжировки нового альбома написал сам Аркадий. Подробнее о своих коллегах и свежей работе Шилклопер рассказал в интервью Газетачел.ру.

— Какие музыканты участвовали в записи вашего нового альбома?
— В альбоме «Портрет» есть произведение, записанное вместе с виолончелисткой из Мюнхена Анной Лехнер, а также с квартетом, с которым я играю почти двадцать лет — Pago Libre, с французским оркестром Vibraphone Special Project. Еще с немецким WDR «Биг-бэндом». Есть запись с Vienna Art Orchestra. На альбоме мою авторскую пьесу «Альпийская тропа», помимо меня, исполнили Майк Свобода, играющий на альпийском роге, и перкуссионист Михаэль Кидаш. Также там есть запись с моим трио, которое, к сожалению, уже не существует, — это бразильский гитарист Алегре Коррея и австрийский басист Георг Брайншмид.

— Аркадий, вы назвали сейчас стольких музыкантов. Как вам удается встречаться, выступать, записываться с этими людьми, которые буквально разбросаны по всему миру?
— Первая причина — мое любопытство. Мне интересно попробовать все. Я очень много знаю, очень много слушаю. Мне хотелось найти и почувствовать, что мне ближе, с кем бы я хотел играть, какие направления, какие эстетические принципы музицирования могли бы меня заинтересовать. Сначала мое отношение к музыке было несколько поверхностным: виртуозность, владение инструментом — надо мной преобладали музыкантские амбиции. Они, конечно, существуют и по сей день, но не в той степени, что раньше. Сейчас мне интересно углубиться в эстетику музыки, покопаться внутри композиции, разобраться в ее формообразовании, структуре. Сегодня мне очень интересно быть так называемым патологоанатомом в музыке. (Смеется.) Я хочу попытаться узнать, из чего же состоит этот феномен, называемый музыкой. Я не музыковед, не графоман, но очень любопытно, как у разных людей все это происходит по-другому. Поэтому все мои контакты с другими музыкантами происходят из-за этого желания, любопытства, ведь у каждой новой личности, у каждого музыканта, когда с ним музицируешь и гастролируешь, ты учишься.

— А как далеко могут зайти эти копания, поиски?
— Я понимаю, что это опасно. Как говорил Джимми Хендрикс: «Я ищу в музыке глубь и суть, копаю так далеко, что могу и себя зарыть». Разумеется, здесь нужна мера. А мера у меня есть, потому что я по жизни — весы. Я знаю этот предел самокопания. И мне кажется, мне не удастся себя зарыть вот так просто. (Смеется.)

— Я думаю, что поиск — это всегда риск. Насколько вы рискованный человек?
— В жизни я в меру рискованный человек, хотя в творчестве могу рискнуть. Но не до того состояния, когда можно оголить свою душу и свое тело. Конечно, каждый раз на сцене ты обнажен. Ты представляешь собой природное существо, наделенное каким-то талантом, образованием, уже с чем-то приобретенным — то, что ты уже можешь рассказать, преподнести, что-то дать людям. Эгоцентризм у артистов тоже есть, но это не должно стоять на первом месте. Задача музыканта — что-то дать людям, чтобы после твоего концерта у них появились улыбки, какие-то внутренние изменения. Даже если это произойдет у одного человека, я достиг своей идеи. А риск… В искусстве нельзя без риска! Конечно, проще играть то, что в основном играют джазовые музыканты. Я имею в виду американскую музыку — она всем понятна. Тут нет риска, поскольку тебя никто за это не накажет, журналисты не будут говорить, что это не джаз. Когда же появляются новые смежные течения, им невозможно сразу приклеить конкретный ярлык. Это всегда вызывает недоумение у людей, не привыкших к такой музыке, и удивление у тех, кто тебя знал раньше: «Шилклопер вроде играл нормальную музыку и джазменом был, а сейчас какой-то ерундой занимается!». У кого-то необычная музыка вызывает отвращение, ну, а кто-то наоборот говорит: «Вот! Наконец-то человек открылся и заиграл себя!». Очень важно, насколько оправдан этот риск. Как у меня часто бывает, если риск идет изнутри, он оправдан тем, что мне это интересно, любопытно. Наплевать, что об этом думают!

— Аркадий, вас, бесспорно, можно назвать новатором в музыке. Насколько тяжело или легко им быть?
— В основном я новатор только в том, что я играю музыкальные произведения на очень редком инструменте. Наверное, если бы я играл на саксофоне или трубе, никаким бы новатором я не был. Конечно, никто сегодня так активно не играет импровизационную музыку на валторне или альпийском роге.

— С чем связан выбор именно этих редких музыкальных инструментов?
— Вообще, я по профессии — валторнист. Но раньше были моменты, когда я понимал: на этом инструменте нельзя играть джаз, природа валторны — другая. Мне всегда хотелось выйти за рамки. Я играл на гитаре, рояле, контрабасе. Мне хотелось найти что-то другое, чтобы иметь возможность развиваться. Играть музыку, написанную кем-то для кого-то, становиться постоянным солистом в каком-то оркестре — эта перспектива с детства мне не нравилась. Я пытался искать другие формы.

— А когда впервые услышали альпийский рог?
— Это, конечно, было после валторны, лет 10 назад. Во Франции в церкви я случайно попал на концерт квартета музыкантов, играющих на альпийских рогах. Они играли абсолютно не традиционную музыку с элементами грува, импровизации. Тогда для меня это было новое и эффектное выступление. Я никогда не мог представить, что на альпийском роге вообще такое возможно играть! Этот ансамбль дал мне очень сильный импульс к собственному творчеству. В той церкви я попросил у музыкантов попробовать поиграть на роге. Я помню, был хороший звук. Я закрыл глаза и исполнил одну из своих пьес. Я почувствовал, что у меня начало получаться, ведь альпийский рог — это развернутая валторна. На этом инструменте валторнистам легче играть, чем исполнителям на трубе или тромбону. И когда я открыл глаза, увидел, что меня снимали несколько камер, а люди громко аплодировали. Подошел мой друг, джазовый трубач Ханц Кеннель и сказал: «Аркаша, у тебя природный талант к этому инструменту».

— На фотографиях размеры альпийского рога очень убедительны. Удобно ли брать его на гастроли?
— Мой альпийский рог — длиной 3 метра 60 сантиметров. И это далеко не предел. Но, Мила, не пугайтесь! Он собирается. Деревянный рог состоит из трех частей. А тот инструмент, на котором я играл во время вашего фестиваля, сделал швейцарский мастер специально для таких, как я. Он изготовлен из углепластика и состоит из 10 частей, поэтому его легко возить с собой. И звук, и длина не уступают деревянному рогу. Мне нравится, что у рога можно менять строй, делать выше или ниже. Обычно я использую строй «фа» — это и есть 3 метра 60 сантиметров. И каждые 20 сантиметров вниз или вверх меняют на полтона.

— Аркадий, вряд ли на прилавках музыкальных магазинов можно найти альпийский рог. Всегда ли он изготавливается на заказ?
— Не совсем. Есть мастера, которые делают альпийские рога, а потом их продают. Все инструменты, которые у меня есть, — не заказные. Только сейчас я собираюсь сделать на заказ двойной альпийский рог, точнее — два альпийских рога, соединенных одним адаптером, которым можно менять тональность, добавить больше возможностей для музицирования и воплощения новых идей.

— Эти новые идеи вы привезли и в Челябинск?
— Да, конечно. Я не в первый раз в Челябинске. Я очень уважаю вашу публику. Те, кто меня уже слышал, знают, что каждый раз я пытаюсь исполнить новые и интересные произведения. Я понимаю ответственность перед теми людьми, которые хотят слышать и видеть меня и в новом качестве и узнать плод проделанной за несколько лет работы. Я всегда помню о том, что «мы в ответе за тех, кого приручили».

Мила ПЕРЕТРУХИНА